Театральная компания ЗМ

Пресса

8 сентября 2014

Елизавета Боярская: «Есть ощущение барышни из прошлого века. Но я вообще не такая в жизни»

Интернет-портал Ulkul.ru

6 сентября в Ульяновске открылся театральный фестиваль «Золотая Маска». Старт фестивальной программе дал спектакль «Три сестры» Малого Драматического Театра-Театра Европы в постановке Льва Абрамовича Додина. Одну из трёх сестёр сыграла любимая зрителем актриса театра и кино Елизавета Боярская, которая с радостью ответила на несколько вопросов журналиста Зули Ахметовой в эфире радио «2х2».

«Три сестры» вот название знаменитой истории Антона Чехова, в которой вы уже четвертый год бессменная Ирина, та, которой по ходу пьесы чертовски хочется работать, а также «в Москву, в Москву». Скажите, насколько Вас много в чеховской Ирине сегодня?

Елизавета: Что касается «Трех сестер», то во мне конкретно хрестоматийной Ирины нет совсем. Более того, в спектакле ее тоже нет. Все-таки, когда зашла речь о постановке «Трех сестер», я, как и любая актриса, которая периодически мыслит штампами, подумала, что если бы меня спросили, я бы хотела играть Машу. Ну, потому что любовь, потому что Вершинин… Но у нас блестяще играет Машу Елена Калинина, она намного сложнее, чем иногда приходится видеть.

Когда я узнала, что я буду играть Ирину, то подумала, что она очень понятная: такая барышня легковесная, неглубокая. Но каждый раз, когда мы приступаем к репетициям любого произведения со Львом Абрамовичем, теперь я уже знаю, можно ждать, чего угодно. Он развернул мою роль в такую неожиданную сторону, что на сегодняшний день это одна из самых любимых моих ролей в театре, и каждый раз, проходя всю процедуру от начала до конца, я испытываю невероятное наслаждение. У нас всё начинается с другой ноты совершенно, не так, как в пьесе. Если подумать о том времени, в 20 лет девушка, конечно, не старая дева, но если она не замужем, то это уже звоночек о том, что что-то серьезное происходит.

Но ведь Ольге 28…

Елизавета: Ольге 28, да. Но о ней никто и не говорит, что у нее есть хоть какие-то перспективы. Она сама на себе, по сути, ставит крест. И когда она говорит, что она бы вышла замуж за кого угодно, что даже за старика бы пошла, это уже крик отчаяния.

Момент двадцатилетия Ирины, с одной стороны, и годовщина смерти отца, с другой… Этот день начинается совсем не с радужных, веселых настроений для Ирины. Она понимает, что с каждым днем погружается в какую-то тьму и беспросветное болото, из которого уже не вылезти. И живут они здесь одиннадцать лет, и потихоньку, несмотря на то, что «они знают много лишнего», как говорит Чехов, этот город засасывает их и поглощает. Они сами становятся частью этого города, и самое страшное, что если бы они даже доехали до Москвы, то не факт, что что-то бы в их жизни изменилось. В нашем спектакле, по крайней мере, я не говорю про работу в этом монологе, для меня это абсолютно женская, девичья тоска по любви. Надо делать что-нибудь, хоть что-то надо придумать, только бы не думать об отсутствии любимого человека рядом. Ирина говорит, что она просыпается в семь утра, лежит и думает. И вот о чем она думает? Если пять часов с семи до двенадцати она лежит в кровати… Совершенно понятно о чем! И поэтому у нас неожиданный поворот в «Трех сестрах», он родился спонтанно в результате репетиций, у нас возникают отношения между Ириной и Солёным, хотя по классической версии она его очень боится.

А может, потому и боится?

Елизавета: А может, потому и боится. Потому что, как говорит Маша «раньше было столько офицеров, а сейчас только полтора человека». И вот действительно, эти полтора человека: Тузенбах - милый, хороший, благородный человек, но болтает всякую философскую ерундистику. Ирина не чувствует к нему никакой привязанности, хотя старается, и вот… Солёный - единственный мужчина, к которому она испытывает влечение, а в 20 лет, когда она вся уже налита соком и желанием быть рядом с мужчиной надежным, это чувство сильнее. Мы выстраиваем эти отношения, пусть они не сразу же в прямой диалог входят, но все время между ними чувствуется связь и постоянно происходит какая-то «химия». И мне кажется, это очень важная находка, потому что это очень многое говорит о характере Ирины. Все равно все мы стремимся не к каким-то философским и нравственным ценностям: работе и прочему, – а к элементарному счастью и обретению чего-то настоящего в жизни.

А «в Москву, в Москву» зовут, а вы не едете, почему?

Елизавета: Почему же не еду, я уже там обосновалась порядочно (смеется). Муж в Москве, у нас там квартира, и мы с ребенком там живем. Можно сказать, что мы одинаковое время живем в Петербурге и в Москве. И там у меня тоже появилась работа, в театре в том числе. Я играю один спектакль в Московском ТЮЗе, который, кстати, тоже скоро к вам приедет в гости. Кама Гинкас пригласил меня сыграть Катерину Измайлову в «Леди Макбет нашего уезда». Я очень люблю эту роль и этот замечательный спектакль. Так что теперь и в Москве у меня есть тоже театральные работы, но все равно моим театром-домом остается любимый, родной, который я ни на что не могу променять, Малый Драматический Театр – Театр Европы.

И там же ваш режиссер?

Елизавета: Мой режиссер, мой мастер и очень важный для каждого из нас человек.

Скажите, а всегда ли хочется работать? А если не хочется, то надо ли себя заставлять?

Елизавета: Мне хочется работать постоянно. Это мой, может быть, недостаток. Когда много работаешь, перестаешь просеивать настоящее и фальшивое. А когда есть время отдохнуть, тогда начинаешь ощущать и выбирать только то, что настоящее, серьезное, подлинное, глубокое. Вот, например, в прошлом году я очень много снималась, у меня не было выходных в принципе. Слава Богу, это были хорошие проекты. Они выйдут в этом году: «Долгий путь домой», «Охотники за головами», а весной еще выйдет фильм «Статус - свободен». Я постоянно жила в режиме съемок. А в этом году у меня так сложилось, что не было съемок вообще. Что-то отменилось, что-то «заморозилось», от чего-то я отказалась сама, и все лето я сидела с ребенком на даче, чему была несказанно рада. Сейчас мне приходят какие-то предложения, а мне что-то уже не хочется (смеется – прим. ред.). Я не могу объяснить, почему.

Во-первых, я подумала, что мне театра, по большому счету, вполне достаточно, и если уж действительно соглашаться, то на что-то очень и очень интересное, серьезное. Конечно, я думаю, ни для кого не секрет, что театральная зарплата оставляет желать лучшего, и жить только на нее невозможно. Поэтому съёмки - это большое счастье, когда они есть, но когда нет такой острой ситуации, что это настолько необходимо… Я подумала, что у нас предстоит очень интересный сезон в театре и будут интересные постановки, в которых я занята. Я подумала, что, по-моему, это прекрасная перспектива, но если действительно что-то хорошее будет предложено в кино, то с большим удовольствием соглашусь. Я люблю кино, но театр у меня всегда остается во главе.

Творчески вы по-хорошему привередливый человек?

Елизавета: Да, конечно, привередливый.

Про Чехова говорили, что он не жалеет слез своих артистов, там все плачут: кто от горя, кто сквозь смех. Лиза, скажите, а вот Вас легко растрогать? Если да, то чем? И если легко, то когда это было в последний раз?

Елизавета: Очень легко, слишком легко.

Даже больше, чем надо?

Елизавета: Да, даже больше, чем надо. На сцене это происходит в результате каких-либо обстоятельств, и пожалуй, нужных обстоятельств. А в жизни я всегда была сентиментальной, но после того как родила ребенка, это перешло в какую-то странную форму, немного ненормальную, я считаю (смеется – прим. ред.). Это могут быть слезы умиления или наоборот переживания. Я очень сентиментальный человек. Что меня растрогало в последний раз?... По-моему, это был какой-то фильм. То ли его показывали по какому-то каналу… А! Фильм «Сережа», если я не ошибаюсь.

Скажите, Лиза, насколько тяжело актеру вообще и вам лично переключаться с одной роли на другую, с одного времени на следующее?

Елизавета: Что касается переключений, у меня так сложилось, что я очень легко переключаюсь. Я не могу сказать, что это значит, что я не слишком глубоко погружаюсь, вряд ли. Все-таки я ответственный человек и действительно люблю свою профессию. Я стараюсь всегда целиком ей отдаваться, на все 100 % работать и т.д. Но у меня были моменты в жизни, особенно в институте, когда были такие обстоятельства, что мне приходилось переключаться молниеносно. Я на тот момент снималась в «Адмирале» и у меня продолжались съемки многосерийного фильма «Я вернусь», история про остарбайтеров, там мою героиню выгоняли в Германию и было огромное количество репетиций, никогда же никто ничего не снимает по порядку… Это требует внутренних переключений и концентрации внимания. Во-первых, нужно подготовиться. Я, например, делаю график роли и у меня есть рабочая тетрадь, чтобы я потом не с бухты-барахты все делала, чтобы отслеживать и быстро включаться. Чтобы потом на монтаже все это сложилось, как пазл. У меня был «Адмирал», «Я вернусь», выпуск «Бесплодных усилий любви»… Кроме того, я была студенткой, и у меня были выпускные экзамены, и еще я умудрялась ходить на лекции каким-то образом. Сейчас я не понимаю вообще, как это происходило (смеется – прим. ред.). Но как-то складывалось, и везде я участвовала полноценно, не то чтобы я где-то у кого-то что-то отнимала, что-то не доделывала. Может быть, потому что мне искренне нравилось каждое занятие, которым я занималась, и я его любила, ответственно к нему относилась, поэтому каждому из них отдавала свои силы. А может быть, потому что за 5 лет учебы у нас была такая муштра, в хорошем смысле слова… Все-таки школа Додина - это школа не только творческая, но и школа выживания, в хорошем смысле. Очень жесткая дисциплина: либо ты в ней существуешь - либо не существуешь. Это не диктатура, это воспитание. Очень правильное воспитание и единственное возможное. Поэтому сейчас мне несложно. Не могу представить обстоятельства, в которых мне было бы сложно, с которыми я не могу справиться. Если у меня это и выпуск спектакля, и съемки, и может быть, вторые съемки, это нормально. Поэтому с переключениями все в полном порядке.

Лиза, скажите, в какую историческую эпоху Вам было бы жить, творить, существовать комфортнее всего?

Елизавета: Раньше я думала, что это какой-нибудь модерн или перелом веков… Одно время я думала, что это может быть и 12-ый год, война с Наполеоном, что-нибудь такое… А сейчас я думаю, что меня всё вполне устраивает. Конечно, никого не может устраивать всё на 100% в нашем сегодняшнем дне, могут быть какие-то серьезные обстоятельства, и никогда, мне кажется, не было такого, чтобы мы могли сказать: «У нас все отлично! Никому ничего не нужно. Все живы, здоровы, живут в достатке и т.д.». Мы живем в сложных обстоятельствах, что говорить. Но для творчества, для самовыражения мне все нравится. Наоборот, мне нравится возвращаться к тем эпохам. Поэтому лучше, чтобы мы рассказывали о том времени с помощью кино, с помощью театра. Раньше, мне кажется, снималось больше исторических фильмов, но это очень большие финансовые затраты - такие серьезные исторические фильмы. Последний фильм, от съёмок которого я огромное удовольствие получила, сериал «Куприн». Там три режиссера снимали три разных истории.

Если вдруг когда-нибудь будут снимать фильм о Чехове, и вам предложат на выбор 2 роли: Лику Мизинову или Ольгу Леонардовну, кого выберете? Кто вам ближе?


Елизавета: Сложный вопрос. В каждой из них, безусловно, есть какое-то обаяние. Но я думаю, что все-таки первую. В силу непростых взаимоотношений и из-за возраста. Это очень сложно, потому что хочется сыграть и ту, и другую. Мне кажется, что и там, и там не все так просто.

Вы сами выбираете, кого Вам играть?

Елизавета: Нет, к сожалению, такого не бывает. У меня был один интересный момент. Я помню, когда я поступала в театральную академию, я читала монолог Элен Безуховой из «Войны и мира». Через какое-то время я размышляла на эту тему, и мне в голову пришла мысль, что мне было бы уже не так интересно ее играть. Наверное, все-таки Наташа Ростова. А сейчас я бы уже хотела сыграть Машу Болконскую.

В одном из своих интервью Ваш коллега по цеху Евгений Миронов сказал, что он готов сыграть любую роль, готов за все взяться, но вот одну он не сыграет, потому что он не понимает, как это сыграть. Он сказал: «Я никогда не буду играть репортера желтой прессы, потому что я не знаю, для чего эта профессия, и я не могу ее оправдать, пропустить через себя, и я не адвокат этой роли». А вы смогли бы сыграть репортера желтой прессы?

Елизавета: Я бы не захотела просто. Я понимаю, что это люди, которые зарабатывают себе на хлеб, но какой-то, по-моему, не очень вкусный.

Очень много вопросов «Тяжело ли быть дочерью Д’Артаньяна?», « Жалеете ли Вы о ролях, от которых Вам пришлось отказаться?»

Елизавета: Ну во-первых, я все-таки не дочка Д’Артаньяна, я дочка артиста Михаила Боярского. В институте это больше давило на меня, чем сейчас, конечно. В какие-то моменты приходилось преодолевать предрассудки, что и здесь пропихивают, и там просовывают. Но надо сказать, что это было очень хорошим трамплином для того, чтобы доказать свою самостоятельность. Меня это всегда мотивировало. Меня это раздражало, злило, и поэтому я с еще большим рвением старалась это преодолеть. В какой-то момент у меня это даже вошло в привычку - мерить аршином большим, не привычным. А сейчас этот апломб прошел, и желание что-то доказывать тоже.

О ролях я не жалею. Думаю, что можно было еще от нескольких отказаться (смеется – прим. ред.). Знаете, я вот сейчас думаю: понятно, что молодые артисты соглашаются на все подряд, и было много ошибок, но это тоже правильно, ошибки должны быть.

Ни для кого не секрет, что Елизавета Боярская – обладательница всякого рода профессиональных наград. Здесь вам и «Хрустальная Турандот», и независимая молодежная премия «Триумф», и прочие. А какая для Вас самая дорогая сердцу оценка Вашей профессиональной деятельности? Что это? Оценка папы, может быть, коллеги сказали: «Ты лучшая»… Что Вам греет душу?

Елизавета: Мне говорили, но это не напрямую было сказано, к сожалению… У нас в театре была недавно премьера «Вишневого сада» и, насколько я знаю, Олег Валерианович Басилашвили лестно отозвался о моей роли в этом спектакле, что для меня, конечно, высшая похвала, которая может быть от такого великого артиста.

Вы успешная актриса. Но были ли у вас провалы? И что для вас такое «провал»? Когда уходят со спектакля, и вы это видите? Или когда все сидят, даже приносят цветы, хлопают, но вы себя съедаете за игру? Вам знакома такая ситуация?


Елизавета: На сцене, слава Богу, нет. Потому что все-таки я работаю в Малом Драматическом Театре, в котором сложно себе представить провал. Но пару раз я могла испытать такое ощущение в институте, когда сдавала экзамены. Тогда у меня периодически возникало ощущение провала (смеется – прим. ред.).

Был у нас смешной случай. Мы сдавали мифологию, если не ошибаюсь, мифологию Месопотамии. И мы решили показать спектакль на тему мифов. И это был такой стыд! Мы придумать-то толком ничего не успели. Это было несусветно стыдно, позорно! Все, кто преподавал у нас мифологию, были людьми, которые в Эрмитаже читали сложнейшие лекции. И они, буквально, нисходили к нам, чтобы нас, 25 человек, образовывать. И сидел перед нами умнейший человек и смотрел на этот позор. Это было ужасно.

Был у нас еще такой педагог, его знают все студенты… Он, к сожалению, ушел из жизни несколько лет назад, Лев Иосифович Гительман. Он еще преподавал у моих родителей. А у нас он преподавал зарубежный театр. И когда ты садился к нему, вытаскивал билет, например, «Отелло» Шекспира, он говорил: «Ну, расскажите». И ты начинаешь мяться, а он сидит, молчит и потом говорит: «Ну что же, я могу вам только позавидовать, что вам предстоит прочитать это чудесное произведение». И ставил четверку или пятерку (улыбается – прим. ред.). Причем когда он это говорил, было так стыдно, что потом идешь и читаешь.

Какой на ваш взгляд была студентка Боярская Елизавета?

Елизавета: В школе я училась не очень хорошо, но закончила без троек. А в институте стала отличницей, потому что отсеклись все предметы, которые мне были не интересны. И тут включилось качество, которое и по сей день есть, – дурацкая советская «пионерия». Я не была старостой на курсе, но я равноценно эту должность исполняла. Была немножко Зоей Космодемьянской, абсолютно преданная педагогу, собранная. Сейчас ушла студенческая наивность, но ощущения пунктуальности, собранности, педантичности во мне остались. На сцене это качество иногда мешает.

Почему?

Елизавета: Например, когда я репетировала «Леди Макбет». Я очень старательная, а для артиста это иногда пагубно сказывается, поскольку артист должен быть легким и импровизирующим. А мне нужно разобрать партитуру досконально, я ее всю запишу, вызубрю. Но эта исполнительность порой очень нехороша на сцене. Я помню, когда мы уже на выпуск шли с «Леди Макбет», мне режиссер кричал: «Хватит стараться! Отпусти себя, забудь все, что я тебе говорил, выброси это из головы!» А я не могу, потому что я помню, что здесь я делала так, а мне сказали, что нужно по-другому. Но все равно наступает такой момент, когда уже ближе к премьере нужно все отпустить. Я закрываю и убираю эту несчастную рабочую тетрадь, чтобы не притрагиваться к ней больше, выдыхаю и выхожу на сцену просто жить.

Но все равно, я считаю, что спектакль по-настоящему становится хорошим, как вино – года через полтора-два после его «рождения». Вот сейчас те же самые «Три сестры», которые в Ульяновске будут проходить, совсем другие, чем те, которые были не премьере. И в сто крат лучше. Потому что мы уже сжились с этим спектаклем - как перчатка, которую надеваешь, и она у тебя по руке сидит идеально. Он уже стал для нас таким естественным, привычным… Там осталась только жизнь, уже не осталось никаких замечаний, просто всё начинает катиться, задается в первом акте. И это наслаждение, потому что сначала спектакль раскачивается. Конечно, невозможно сделать так, чтобы два года играть без зрителей, а потом уже показать результат. Но все равно, это важная проба спектакля. Он проживает некие метаморфозы и становится иным через какое-то время.

В интернете выложены звуковые файлы, где вы читаете стихи Марины Цветаевой. Стихи, в которых есть и такие строки: «Мне нравится, что можно быть смешной». Скажите, а при каких условиях Вы лично готовы стать смешной? Играете ли вы смешные роли? И надо ли серьезной актрисе из серьезного театра, из серьезного города, перед серьезной публикой быть смешной? И если да, то для чего?


Елизавета: Надо, конечно. Более того, я этого очень сильно хочу. И очень люблю роли, в которых мне позволили немножко похулиганить, но пока они были в основном только в кино. Это фильм Аллы Суриковой «Вы не оставите меня», в котором я снималась, когда мне было лет 17. И фильм «Пять невест», где мы играли с моим однокурсником Даней Козловским, которого я очень люблю. И мне обидно, что режиссеры порой даже не видят во мне другое начало. Хотя как его можно разглядеть, если я действительно всегда играю лирических барышень? Но оно есть.

Кто знает меня очень близко, говорят, что я скорее похожа на мультик, чем на девушку, и что у меня намного больше преобладает характерное нутро, чем драматическое. Но это знают только близкие люди, которые общаются со мной изо дня в день, особенно мои коллеги, с которыми мы путешествуем по городам и странам, и все время бок о бок сосуществуем. А в театре, может быть, немного «Бесплотные усилия любви» Шекспира, там я играю Розалину, она самая бойкая, самая хулиганистая из всех трех барышень.

И в прошлом году у нас был опыт, мне кажется, удачный. Это была инициатива моя и моей подруги. Уже невозможно было лить слезы и переживать. Мы, конечно, все это очень любим, и это не просто пустое проливание слез, а очень серьезный разбор и глубокое погружение в Чехова, например, но, тем не менее, ужасно хотелось какого-то драйва. И мы предложили сделать «Ёлку» для детей. У нас новогодний праздник проходит в театре каждый год для своих детей, обычно в спокойном режиме и не очень освещается. А тут мы решили заморочиться и сделали большой спектакль. Нас даже пустили на сцену. Обычно всё в актерском фойе проходит, а тут мы сделали представление на сцене - «Новогодние приключения Маши и Вити». Я играла Бабу-Ягу - это то, о чем я мечтала давным-давно. И наконец-то моя мечта сбылась. Мы так оторвались! Жалко, что мы играли это всего один раз. Кстати, спектакль имел огромный успех, поэтому, возможно, мы его сыграем в новогодние праздники и в этом году.

Я видела, как каждый артист, который участвовал в постановке, вложил все, что в нем было, потому что можно было делать все, что угодно. Отрываться, хохотать, наигрывать с три короба. Дети реагировали фантастически! Потом мы еще предлагали детям какие-то развлечения вне сцены. Мы с ними и фотографировались, и фотографировались с родителями. Родители тоже были в восторге, и сам театр остался доволен, артисты были в совершенном упоении. Во-первых, у нас всегда в театре очень красивая сценография, со вкусом подобранные костюмы, как правило, мы работаем с Александром Боровским. И у нас табу на грим, всегда минимальное количество косметики, всё очень естественно. А на «Ёлке» мы себя не пожалели! Каждый налепил себе такое на лице! Парики, бородавки и т.д. В общем за весь год оторвались (смеется – прим. ред.). Я до сих пор с улыбкой это вспоминаю, потому что это был яркий и счастливый опыт. Будем надеяться, что он и в этом году повторится.

Существует такое понятие, как типаж. Как Вам кажется, с кем из актрис Вы похожи по типажу?

Елизавета: Мне кажется, что по типажу можно назвать ряд актрис, с которыми мы стоим через запятую, но все равно мы разные. Причем все мы, слава Богу, дружим, поэтому делить нам нечего. Например, я в очень близких отношениях с Мариной Александровой, с которой по типажу мы похожи. И по цвету волос, и глаза… Да много девчонок. Я всех их просто не перечислю.

Лиза, а с кем вас путают чаще всего?

Елизавета: Не путают, но мне говорили, что я на каких-то фотографиях похожа на Мишель Пфайффер. И кто-то говорил, что когда я улыбаюсь, похожа на Орнеллу Мути. Больше ни с кем не сравнивали никогда.

На кого Вы хотели быть похожей в детстве? И сравнение с кем было бы лестно?

Елизавета: С мамой. Если говорят, что я похожа на маму, мне это всегда приятно.

Как часто при личной встрече с кем-то из зрителей вы слышите о себе «Да Вы совсем не такая, какой мы себе представляли артистку Елизавету Боярскую»?

Елизавета: Всегда, и это приятно. И наверное, это в силу какой-то векторной направленности ролей. Есть ощущение барышни из прошлого века. Но я вообще не такая в жизни. Совсем не такая. И поэтому, когда во мне обнаруживают какие-то другие качества, будь то просто человеческие, а еще лучше актерские после спектакля или после какого-то фильма, мне это всегда приятно, потому что барышню сыграть – это тоже нужно где-то приложить какие-то усилия, и барышни тоже бывают разные.

А когда вы играли в сериале «Куприн», перед вами кто стоял, чей образ? Актриса Бугримова?

Елизавета: Ничей. Очень подробно просто репетировали. Мы на Мосфильме встречались с Андреем Андреевичем, с моим партнером Лёней Бичевиным. И мы проговаривали, придумывали каждую сцену, чтобы там не было ничего случайного. Поэтому на сегодняшний день я очень люблю эту роль, она одна из моих любимых, она вроде небольшая, но сквозная, очень серьезная и очень важная.

В связи с ролью Анны в «Адмирале», скажите, на Ваш взгляд, историческая личность должна играться по определенной канве, или актер с режиссером, прочитав огромное количество литературы, могут свободно фантазировать над белыми пятнами истории? Как оно было в «Адмирале», когда вы играли Анну? И есть ли роли, которые Вы бы сегодня сыграли по-другому?

Елизавета: Я думаю, что режиссер и команда имеют право делать свою точку зрения хотя бы потому, что мы называем это художественным кино. Если бы мы снимали документальное кино, конечно же, мы были бы обязаны с точностью до миллиметра рассказывать день за днем о биографических событиях тех или иных персонажей. И то иногда бывают интересные авторские программы, которые разворачивают нам личность с новой стороны, и высказывают свое мнение.

Можно снять фильм про Колчака - тирана и деспота, а можно снять про Колчака - нежнейшего, тонкого и любящего человека. А можно это совместить, чтобы это было интересно зрителю. И конечно, очень подробно разрабатывался этот сценарий, там очень много моментов, которые в биографии не так часто можно было заметить, но они действительно были, и это все узнавалось. Конечно, сценарий не с пустого места был написан. И я очень люблю эту картину. Это моя самая дорогая картина, которая очень много для меня значит. И роль эта в том числе.

Что касается Анны, мы отталкивались от ее характера. Но все равно, это же была я и Константин Хабенский, и дальше уже то чувство, которое между нами, когда мы исполняли этих двух персонажей, двух биографических личностей, могло возникнуть. Почва для этого всего была очень серьезной. Огромное количество прочтенных книг. В частности для меня, например, очень серьезным подспорьем, которое мы использовали, была книга «Милая Химера в адмиральской форме» - переписка Колчака и Анны Тимирёвой. Ничего более нежного, трепетного, трогательного я не читала в своей жизни! Конечно, можно говорить про переписки Чехова, Булгакова и т.д. Все это очень интересно. Но я действительно представляю, что Колчак - это человек, который в конце своей жизни стал верховным правителем России, а в нем столько трепета и нежности, которая вообще, кажется, его строгому лицу несвойственна. И Анна, которая пожертвовала фактически и ребенком, и семьей, и личным благополучием. Она просто растворена в своей любви. И при этом они всю жизнь называли друг друга на «Вы». В их отношениях столько удивительного…

Мы с такой любовью и уважением относились к этой истории, что, мне кажется, это чувствуется. И я, например, очень люблю именно десятисерийную версию, потому что мне она кажется более подробной. Там очень много важных сцен, которые ушли из полнометражной истории. Поэтому я всегда, когда с кем-то разговариваю, кто не видел эту картину, рекомендую десятисерийную версию, потому что, например, тот же Харбин, который ушел из полного метра, единственный момент, когда они были вдвоем, когда они были по-настоящему счастливы, даже серия называется «Счастье». Это недолгое, хрупкое счастье, когда они были вдвоем в Харбине. Вот этот момент в многосерийном фильме есть, а в полном метре ее нет. Для меня этот фильм, действительно, какой-то очень важный…

Есть ли роли, которые вы бы сегодня сыграли по-другому?

Елизавета: Конечно, есть, но не надо.

Но не Анна?

Елизавета: Нет. Понимаете, у меня было меньше опыта, когда я играла в «Адмирале». Сейчас я бы уже с большей хитрецой относилась к делу, зная правила существования в кадре. Я обсуждала с режиссером каждую сцену, но никогда не вступала в спор. А сейчас я легко могу не согласиться, могу сказать: «Я считаю, что это неправильно, давайте подумаем, как можно по-другому».

А сколько вам лет было, когда вы играли в «Адмирале»?

Елизавета: Когда я пробовалась, мне было 19. Играла, когда мне было уже 20-21 год. Но я бы ничего не хотела поменять, потому что я думаю, в этих ролях, если говорить об «Иронии судьбы», например, я бы точно что-то по-другому сыграла. А потом думаю, может быть, и правильно, что там есть единственное обаяние молодостью, чистотой и непосредственностью. Сейчас бы я сыграла по-другому. И принимала бы, наверное, большее участие в репетициях.

А может быть, больше ничего другого там по сценарию и не требовалось от Вас?

Елизавета: Я даже не знаю. Когда я играла в «Иронии судьбы», мне исполнялось 20 лет, поэтому что там менять. И когда я буду смотреть, буду думать: «Боже мой, мне здесь 20 лет, как прекрасно!» Поэтому нет, ничего не нужно менять.

И снова Чехов, и снова «Три сестры», и снова это «ах, если бы знать, если бы знать…». Так заканчивается пьеса, заканчивается спектакль. Скажите, Лиза, Вы бы хотели знать о себе все? И хотели бы изменить что-нибудь в своей жизни?

Елизавета: Ничего, ничего вообще не хочу менять. Просто интересно каждый день выходить на сцену, каждый день что-то новое в спектакле узнавать, в своем партнере. Что-то новое проживать и каждый раз обнаружить какие-то новые повороты. Что будет, то будет. Но менять точно ничего бы не хотела. На сегодняшний день я понимаю, что самая моя большая удача, это то, что я каким-то невообразимым способом попала на курс к Додину. И это определило очень многое в моей судьбе.



оригинальный адрес статьи