Выбирая литературную основу для будущего спектакля, можно руководствоваться интересами театра, актера или собственными амбициями, а можно рассматривать пьесу как дань благодарности. С той благодарностью, с какой мы относимся к поколению наших учителей, мы обратились и к пьесе «Старый дом». А ведь благодарность – это благодать, и там, где благодать, там есть и любовь. Вот и пьеса Алексея Николаевича Казанцева в первую очередь про любовь. Про ту любовь, которой человек остается верен до конца. Даже если возникла она еще в подростковом возрасте, она никуда не исчезнет и продлится всю жизнь. В спектакле мы не стали подробно развивать социальную тему – а обратились к человеку, к его чувствам. Это скорее вневременная история, хотя тон, конечно, задают песни Булата Окуджавы и Шарля Азнавура.

Слыша мир как многоголосие музыкальных созвучий, Панков ищет форму большого диалога со временем и историей, где сегодняшний день сопряжен с прошлым. Жанр мелодрамы выстраивает зрительское воображение, сообразуясь с собственными архетипами. Здесь история Ромео и Джульетты из московской коммуналки, разместившейся в старинной дворянской усадьбе, где бывал Лев Толстой, существеннее, чем документальные подробности тех или иных времен. Но нам важно, что делает режиссер с историческими слоями: он наполняет пьесу разными «ангелами» мест и времен. Здесь они оказываются московскими дворниками с метелками, а может, гоголевскими ведьмочками, кто знает. Панков свободно сочиняет этот мистический «хор» московской драмы. «Надежды маленький оркестрик» с утрированно-растянутым «а-а-а» звучит и как знак 60-х, и как их клоунское, карнавальное развенчание. И пока публика соображает, кто есть кто и почему одни и те же диалоги повторяют артисты помоложе и постарше, проходит 12 лет сюжета. А вместе с ними – еще сорок лет. От советского до реставрационного, от конца оттепели до новых заморозков бредут эти персонажи, а публика с изумлением вглядывается в них, узнавая себя.