Театральная компания ЗМ

Пресса

18 октября 2015

«Золотая Маска» в Латвии: «Шведская спичка» осветила Ригу и Лиепаю

Интернет-портал Smartlatvia.lv

Московский Театр Наций привез на фестиваль «Золотая Маска в Латвии» спектакль по двум рассказам Чехова — «Шведская спичка» и «Супруга». 16 октября его показали в рижском «Дайлес», а сегодня сыграют на Большой сцене Лиепайского театра.

«Шведскую спичку» поставили в 2007 году — и сразу принялись собирать номинации и премии. Вот что писал Weekend.ru через два дня после премьеры: «Скучающие критики и зрители разом заулыбались: есть еще порох в театральных пороховницах, и есть актеры, которые умеют радовать и удивлять». Спектакль получился веселым, ладно скроенным и крепко сшитым нитками самых разных цветов, что называется синтетическими: актеры не просто играют — показывают почти акробатические чудеса, поют, а маленький оркестр, состоящий из этих же актеров, играет точно и грамотно.

Рассказ «Шведская спичка» был написан в 1884 году, «Супруга» — в 1895-м, под ними подпись: А.Чехов. Но московский Театр Наций объединил их одним названием, выстроил общий сюжет и решил поиграть в Антошу Чехонте, или Человека без селезенки, или Прозаического поэта, которого, по сути, не было: был ранний Антон Павлович Чехов. Псевдоним — определенная вольность, позволяющая автору быть не вполне собой и вполне допускающая ответные вольности. Театр позволил себе вплести в «Спичку» цитату из «Вишневого сада» — «Перед несчастьем тоже было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь» — использовать реплику Фирса как опознавательный знак, как ссылку на зрелого автора, которого пока нет: он в становлении, он молод, он озорничает. Объединили произведения двух периодов — до путешествия на Сахалин, которое, по собственному признанию Чехова, оказало огромное влияние на все его последующие произведения, — и после. И трактовали забавный «уголовный рассказ» вместе с тем, что написан красками намного более мрачными, как юмористические произведения. На равных.

Сюжетная канва получилась такая: следователь Чубиков и его помощник Дюковский расследуют несовершенное преступление, а муж, узнавший об измене жены, рад бы дать ей развод, да она не согласна. Чеховская горничная — та самая, которая «с равнодушным лицом нашла в корзине под столом несколько телеграмм и молча подала их доктору», в спектакле становится абсолютно неравнодушной горничной — кричит и плачет. Телеграмму не находит — ее заставляют, она притворяется, что ищет, а потом пытается бумагу съесть. Одно предложение становится целой историей и разыгрывается от противного, что дает право очень многие части текстов не задействовать вовсе: главное — сыграть главное.

Развернутыми социальными характеристиками — кто здесь госпожа и кто служанка? — авторы спектакля особо увлекаться не стали: равно смешными здесь стали и та, и другая. А писательские удачи вроде «один сапог есть, другого же нет налицо» и вовсе преподнесли так, словно шутка осталась незамеченной. Режиссеру Никите Гриншпуну, сценографу Ксении Шимановской, актерам было интереснее шутить самим и придумывать поводы посмеяться там, где писатель их не давал вовсе. Два человека, расследующих убийство, обращаются к убитому, который оказался вполне живым человеком: «Вы… Марк… Иваныч?». Пропавшего барина поначалу играют трое — один откликается на «вы», другой — на «Марк», третий — на «Иваныч», чуть позже из ряда выдвигается действительный Марк Иванович, самый достоверный. Так здесь преподнесли удивление горе-следователей — они не верят глазам своим. Так оформили их оторопь, конфуз и досаду.

Комиковать нужно со вкусом: это обязательное условие. Актеры играют на музыкальных инструментах и поют не так, чтобы рассмешить, и не так, как это могло бы звучать в исполнении нелепых героев, а как должно: качество шуток не допускает. Зато занятных движений, почти фокусов и всяких других разностей (но без дешевизны!) в спектакле нафантазировано столько, что глаз за ними да глаз. Не проглядеть бы.

Бедолагу подозревают в преступлении — он просачивается под стол и выглядывает оттуда, как из-за тюремной решетки. Стол почти прихлопнул человека, тот ошарашен и не сопротивляется — так и уходит со сцены, надев на себя конструкцию из чужих домыслов и зарешеченный перекладинами. Позже этот же предмет, но уже поставленный на попа, становится низкой дверью. Нужно, чтобы дверь скрипнула, — пожалуйста, актер исполнит соответствующий звук.

Здесь готовы сделать одно другим, другое третьим, обыграть любое слово, любую мелочь, но на свой вкус. И исполняют текст так, чтобы сценическая картинка оказалось достойной его по качеству. Передают ощущения пьяного человека, когда все вокруг вертится-крутится и невозможно удержать равновесие: пол уходит из-под ног, кренится стол и люди плавают по комнате вместе с мебелью.

Трое выпивают. Один говорит что-то не так — его рюмку накрывают хлебом: смерть тебе и крышка! Чубиков и Дюковский едут в шарабане, лошади трясут седоков на все лады, но как только начальник оказывается особо недоволен подчиненным — остается в шарабане, а бедный письмоводитель уже бежит рядом, оправдывается, встает на колени, отстает, мельчает на горизонте и вовсе исчезает из виду, просочившись в щель задника: был виноватый, да весь вышел.

«Руки его дрожали и глаза были полны ужаса». Это можно сыграть, не испытывая ни ужаса, ни даже легкой тревоги — лишь собрав у переносицы зрачки, как делает другой герой в исполнении другого актера и по другому поводу. Игра в театре такого плана особых актерских переживаний не требует и без психологической точности обходится легко. Ко многому обязывает иное — высокий темп действия, который предполагает не менее высокий градус исполнительской радости. Сохранить ее в спектакле, которому пошел девятый годок, согласитесь, нелегко. Помогает жесткая конструкция формы. На радость — актерскую, зрительскую — здесь работает все. Все движется, мелькает и заводит, как в пестром цыганском танце, одна находка сменяет другую, наступает ей на пятки… И вдруг герои застывают. Приходит служанка — дует на рассевшуюся семейную группу, как на стекло, чтобы пройтись по изображению тряпочкой: вот вам и светлая фотография. О которой у Чехова в темной по настрою «Супруге» был целый абзац.



оригинальный адрес статьи