Театральная компания ЗМ

Пресса

8 апреля 2021

Послание Феодори

Катерина Антонова | Газета «Экран и сцена»

Две части “Хроник Нарнии” режиссера Романа Феодори и художника Даниила Ахмедова, привезенные в Москву кураторами Детского Weekend’а “Золотой Маски” Анной Казариной и Надеждой Стоевой, были показаны в РАМТе с разницей в один день. Он потребовался для демонтажа декораций первой части и монтажа второй, настолько технически сложны эти спектакли.

Первый – “Хроники Нарнии. Племянник чародея”, поставленный в 2018 году, – ожидаемо вызвал бурю восторгов: театр Феодори-Ахмедова явлен в нем во всей своей визуальной роскоши. Зрелищные эффекты покоряют даже насмотренных театралов, постановка безупречна с точки зрения ритма и плотности сценической ткани, актеры играют искренно, история рассказана увлекательно, и при этом режиссер не остерегается разговора на тяжелые темы.

Эту работу можно назвать образцом нового театра для детей. Такого, который располагается рядом с современной детской и подростковой литературой, идущей рука об руку с ребенком, вдумчиво разговаривающей с ним о жизни во всей ее сложности, врачующей раны, а также с полнометражными западными мультфильмами, захватывающими глубиной и зрелищностью.

Вторая часть красноярских “Хроник Нарнии” – “Конь и его мальчик”, выпущенная в 2020-м году той же командой создателей, – вызвала много вопросов.

Поставлена эта часть книги Клайва Льюиса совершенно иначе. Самое очевидное отличие – визуальный ряд почти аскетичен по сравнению с “Племянником чародея” и как будто вывернут наизнанку, дан с другим знаком. Там был плюс, здесь – минус. Например, в первой части жители Нарнии с их фантазийными костюмами, расшитыми, казалось, чуть ли не драгоценными каменьями, с их ветвистыми рогами и животной пластикой несли в себе столько мощи и естественности, что глаз было невозможно отвести. В “Коне и его мальчике” коренные обитатели Нарнии – это ряженые и кривляющиеся создания без признаков интеллекта. Скорее всего, костюмы на актерах те же, что и в первой части. Или очень похожие, не суть. Важно, что выглядят они тряпками, а Нарния, куда уходят дети, которым плохо, из райского сада первой части оборачивается дрянным детским утренником во второй.

Прием насаждается в спектакле агрессивно: как только действие переносится в воображаемый детьми мир, на сцене появляются красные занавесы, актеры в костюмах, как с кремлевской елки, начинают суетиться и вещать неестественными голосами, и во всей красе предстает набивший оскомину детский театр, знакомый всем до изжоги. Чем хуже персонажам в реальности, чем сильнее замерзают они в ледяном подвале приюта, куда их бросили за неповиновение, чем безнадежнее их реальный мир, тем более штампованно решена на сцене сказка, которую они себе выдумывают.

Реальный мир – это пустое серое пространство с людьми, одетыми в серое. Но при всем визуальном аскетизме именно здесь бьется настоящая жизнь, узнаваемая, честно переданная актерами и режиссером. Мир воображаемый выглядит блескучей пустышкой. Лишь иногда – как в сцене наказания Лазорилины плетьми за закрытым занавесом или в сцене нападения льва на Аравиту – возвращается настоящий театр. Когда в сказке – больно, когда в сказке – плохо, тогда Феодори ставит всерьез. Нагромождения же событий, смены имен и прочие путаные перипетии сказочного сюжета поданы подчеркнуто условно. Будь этот прием использован один-два раза, он бы сработал, но из-за того, что сцены “в воображении” занимают примерно 80 процентов действия и сделаны одинаково, игра в плохой театр, в которую заигрался режиссер, поглощает смыслы, вложенные им же, не дает сосредоточиться на образах, которые могли бы удержать конструкцию спектакля. Как держат ее в первой части лев Аслан, говорящий голосом мамы, – и тем же голосом изъяснявшаяся злая колдунья.

И все же главным в “Нарнии” Романа Феодори остается послание режиссера, которое он сформулировал в интервью журналу “Театр” (оно читается и во второй части, несмотря на всю елочную мишуру “сказочных” эпизодов): “В книге есть очень серьезная идея принятия трудной жизненной ситуации – принятия болезни, принятия смерти близкого человека, принятия того, что не всё в мире может быть радостным. С этим миром ребенку, подростку или взрослому приходится существовать, с чем-то нужно мириться. Есть вещи, которые не должны нас сломить. С этим багажом, с пережитой болью мы должны идти дальше. Думаю, важность этой истории для ребенка в том, что есть вещи, которые могут ранить, но после пережитой беды надо жить дальше, потому что именно то, что нас ранит, создает нашу личность”.

Этот месседж укрупняет сценические достижения первой части и искупает несовершенства второй.

оригинальный адрес статьи