Пресса

Почти за месяц до фестиваля «Золотая маска» показывает первый спектакль из своего конкурса — постановку Валерия Фокина в Александринском театре по пьесе тольяттинского ­драматурга Вадима Леванова. На премьере «Ксении» — имеется в виду самая популярная в Петербурге святая — многие оказались оскорблены в лучших чувствах. Ждали матушку Ксеньюшку-заступницу с иконки, а явилось нечто в высшей степени неприличное. Худенькое существо (коротко стриженная голова, бе­лая рубашонка) бежит к авансцене и падает без чувств. То, что корчится на полу в каких-то замедленных конвульсиях, — не мужчина и не женщина, гуманоид. Наконец странные движения обретают смысл — это пластика зародыша, выбирающегося на свет божий из яйца. Существо встает на тоненькие ножки со сло­вами: «А Андрей Федорович не умер. Это жена его умерла, Ксеньюшка» — и принимается мерить сцену мужицкими шагами. Потом возникают сюртук с металлическими пуговицами (покойный муж Ксении служил полковником в правление Елизаветы Петровны) и прожигающий взгляд воспаленных, измученных слезами и бессонницей глаз. Взгляд этот действует на публику так же, как и на героев спектакля: под ним не просто неуютно — он продирает до костей. Юная актриса Янина Лакоба существует на сцене так, как актеры театра Додина, — без кожи. Но у Додина эти «оголенные» акте­ры живут в рамках узнаваемой реальности, а Фокин поместил Лакобу в пространство добровольного ада, неизменного во времени. Это поразительно точное определение природы мучениче­ства — полный уход от привычной, повседневной логики, от тысячи мелочей, отвлека­ющих от главного. Взгляд Ксении сканирует сознание и душу, и все грехи без разбора она берет на себя, оплакивает и отмаливает. Поэтому она так часто припадает к сцене всем своим существом — тяжесть ее креста ей не по силам. Да и что это за крест, который по силам?


«Ну так что ж тут оскорбляться?» — спросите вы резонно. Тут ведь хвала, а не хула святости. Но дело в том, что Фокин — далеко не лирик. И в его спектак­ле есть и еще один взгляд — беспощадный взгляд толпы. И она-то в Ксении диагностирует психическое нездоровье. Иногда толпа растягивается в очередь за блокадной пайкой вдоль задней стены с колоколами. Иногда — распадается на группки: стайка кумушек трясет кошельками у воображаемого церковного прилавка. Иногда — на отдельных характерных лиц. Роскошный блоковский «товарищ поп», которого в три штриха создает Игорь Волков, гулящая девка, бывшая полюбовница Андрея Федоровича (Александра Большакова), кликуша-эпилептичка (Светлана Смирнова), некто Салтыков в сопровождении двух секью­рити, который называет себя Агасфером (Сергей Паршин), — каждый из них рядом с тщедушной Ксенией выглядит великаном, и в лице каждого ­убогая реальность ведет с ней дуэль. Те, кто попроще, истомившись, затихают на плече юродивой; те, кто полукавей, топчут ее нещадно.


Логика социального мифа цинична во все времена. Героя надо уничтожить, чтобы ничто (и прежде всего он сам) не мешало писать икону, которая уживется в сознании с песнями Билана и с голливудским образом смерти в солнцезащитных очках. И то и другое есть в спектакле, и Фокин, кажется, готов к тому, что в окно его кабинета полетят камни. Он поставил на редкость мужественный спектакль о массовом сознании и в пику ему. Спектакль, в котором герой — есть.