Пресса

ДЕСАНТ польского театра на нынешней «Золотой маске» – чуть ли не главный гвоздь ее программы – начался со спектакля «(А)поллония» Кшиштофа Варликовского.

Его время действия – античность и ХХ в., войны Троянская и Вторая мировая, вечность и вчерашний день, пепел которого до сих пор стучит в сердца. Персонажи – герои, палачи и жертвы бесконечной войны (как правило, это одни и те же люди).

В списке авторов: Еврипид, Эсхил, Ханна Краль, Джонатанн Литтел, Джон Максвелл Кутзее, Рабиндранат Тагор.

Но кажется, что спектакль сочинен его создателями: так «присвоено», пронизано их нервной энергией и их отвагой каждое слово.

В названии спектакля причудливо переплелись аполлоническое начало (синоним гармонии) и отказ от привычных форм гармонии; польскость его авторов (Поллония) и имя главной героини, реальной женщины-польки Аполлонии Мащинской, которая во время войны укрыла у себя еврейскую семью, рискуя своей жизнью и жизнью собственных детей, но была схвачена и расстреляна по чужому навету.

Выразительными средствами театра Варликовский пользуется, как ребенок в супермаркете: хватая все, что попадается под руку.
Видеотрансляции, стеклянные павильоны, куклы вместе с людьми, микрофоны, рок-музыка, телесная раскованность – любое давнее изобретение современного европейского театра подойдет, лишь бы выразить испепеляющую мысль.

Греческая цивилизация подарила миру европейскую культуру, устои которой польский режиссер больше не хочет принимать на веру, противопоставляя ей личный опыт и личное чувство ответственности за все происходящее. Он не просто переодевает античных героев в современные одежды. Он возвращает мифу телесность и буквально сталкивает лбами этику античного человека, привыкшего выполнять волю богов, и нашего современника, оставшегося один на один со всеми катастрофами – в ситуации, когда практически невозможно остаться человеком.

Об этом кричит Агамемнон, подсчитавший скорость убийств во время Второй мировой (один убитый за 4,6 сек.), когда количество смертей переходит в новое качество человека, потерявшего столь естественное право не убивать.

Об этом скулит Адмет, купивший свою жизнь ценой двух других, самых ему родных. Но так ли невозможно? – точно спрашивает режиссер.

Ифигения (Магдалена Поплавска), которую отец Агамемнон должен принести в жертву ради успешного исхода Троянской войны, носится по кругу, кувыркается, меряет новые туфельки, демонстративно курит перед родителями – торопится допьяна напиться «взрослой» жизнью, которой у нее никогда не будет. Адмет и Алкеста (Яцек Понедзялек и Магдалена Челецкая), красивые молодые супруги, дают блиц-интервью о семейном счастье – пока камера не остановится на вопросе: «А вы могли бы умереть за нее (него)?», – а боги не потребуют всерьез ответить на этот вопрос. Алкеста сможет дать на него утвердительный ответ.

Жалкий, потерянный Адмет возненавидит родителей (те отказались жертвовать собой) и задохнется от мучительного восхищения женой. Торопясь перемерить все новые платья во время прощального обеда, болтая про какую-то передачу, Алкеста, точно залпом, допивает остатки жизни и вскрывает себе вены.

Из роли античной Алкесты в роль современной Аполлонии Магдалена Челецкая переходит, будто в новое платье. Алкеста и Аполлония или Януш Корчак проиграли, точно говорит Варликовский. Их самопожертвование оказалось напрасным, оно не сделало никого счастливым, подставив под удар детей рожденных и еще не рожденных.

Не напрасным (нет, важным, нет, единственно главным) оказалось лишь нелогичное, необъяснимое желание принять на себя муку другого, поддаться не совместимому с жизнью чувству вины.

Только оно, быть может, и спасет нас, когда небеса опустели, а боги деградировали.