Пресса

Опера Жак-Франсуа-Фроманталя Галеви «Иудейка», известная в дореволюционной России как «Жидовка» и позднее как «Дочь кардинала», стала частью не только первых полноформатных московских гастролей санкт-петербургского Михайловского театра, но и двух фестивалей — «Золотой маски» (шесть номинаций) и «Черешневого леса». Для последнего она стала торжественным открытием и собрала нарядную публику, обычно далекую от оперных будней, к тому же досидевшую почти в полном составе до конца зрелища.

Идея Михайловского театра в том, чтобы привлечь в зрительный зал далекие от оперы не музыкальные элиты. И превратить здание на Театральной площади Санкт-Петербурга в модное место для высшего света и самой разнообразной публики. «Иудейка» Галеви прекрасно справилась с этой задачей, став громким событием прошедшего сезона в Питере и нынешнего — в Москве. Резонанс вышел за пределы меломанских кругов, а с оперой это бывает нечасто. Детективные обстоятельства (то прошлогодняя отмена премьеры, то нынешняя пропажа нот) и вопросы перевода (желая уйти от «Жидовки», театр мог выбрать, например, «Еврейку», но принял наиболее элегантную из возможных в русском языке версий) теперь обсуждают даже те, кто в обычной жизни не обращает внимания на разницу между тенором и сопрано. А режиссерская концепция Арно Бернара вызывает оживленные споры среди людей, раньше не интересовавшихся театральными контекстами.
Действие роскошной романтической оперной драмы (по замыслу авторов начало XV века) перенесено в Германию 30-х годов ХХ.

В центре сюжета — два пожилых человека. Кардинал, когда-то потерявший семью и призывающий к всепрощению, и еврей Элеазар, когда-то изгнанный кардиналом из Рима, по случаю спасший и вырастивший его дочь и призывающий к мести. В финале отец и приемная дочь идут на смерть, отказываясь принять христианство, причем Элеазар сообщает кардиналу, что тот только что казнил собственную малютку. В общем, все непросто. И перенос действия коллизию упрощает и укрупняет одновременно.

Пожалуй, можно по-разному относиться к виду событий холокоста на оперной сцене, на фоне то застывающих, то оживающих картин Третьего рейха, когда уничтожение нации здесь кроме острого и по-своему вполне логичного драматургического имеет еще и явный декоративный смысл. Тоталитарный ампир на месте полуфантастической готики (художник Герберт Мурауэр) делает из оперной романистики лобовую атаку на нервные окончания зрителей. Но это с одной стороны. С другой — евреи тут танцуют, молятся и умирают с заметной оперной неловкостью и в окружении таких же несколько нелепых гестаповцев и фашисток в вечерних платьях под аккомпанемент не стеснительной роскоши партитуры. Так что резкости холокоста (как, впрочем, и тот любопытный контекст, в котором французский еврей Элиас Леви сочинял свою оперу по либретто Эжена Скриба в Париже в 1835 году), и без того уже исторически смазанные, легко уносятся в безоблачную высь оперной условности.

Вот если бы на сцену вышла таджичка или арабка (даже не обязательно под титулом «Мусульманка» или «Чучмечка» специально для тех, кто в данном случае настаивает на «Жидовке»), это было бы да, остро. А так — уж не очень.

И на первый план выходят музыкальные достоинства постановки. Они безусловны, хотя и не полностью идеальны. Дирижер Петер Феранец ведет аккуратный оркестр внимательно, придавая темпам и динамике то деликатность, то органичную броскость. Певцы работают по-честному, так что на некоторую провинциальность намекает только слабость персонажей третьего ряда и несобранный хор. Татьяна Рягузова (Рахиль) и Наталья Миронова (Евдокия, племянница императора) достойно справляются с тяжелыми партиями. Гарри Питерс (кардинал Де Броньи) не слишком блещет, но придает ансамблю нездешние стилевые нюансы. Нил Шикофф — звезда постановки и оправдывает свой статус на сто процентов. На закате карьеры партия Элеазара стала у певца коронной. Спектакль на него в Питере, собственно, и поставлен. И ради последней арии Элеазара можно вполне претерпеть любые повороты режиссуры, особенно когда она, как здесь, логична. А после арии можно закрыть глаза и так дослушать последние такты одной из многих оперных трагедий о межнациональной и межрелигиозной любви, не отвлекаясь на оперный размер газовой камеры.