Пресса

После спектакля я услышала в кулуарах реплику одного известного режиссера: «Не могу сам себе объяснить, почему на таком скучном спектакле публика сидела как завороженная и не уходила». Действительно не уходила, более того — в воздухе ощущалась какая-то благоговейная проникновенность. На уважительный разговор со зрителем зал отвечал уважительным вниманием к происходящему на сцене. В этом диалоге по обе стороны рампы было подзабытое в наших широтах чувство собственного достоинства. Слово «разговор» надо было бы, правда, заменить на другое, потому что в сценарии Пазолини, по которому поставлен спектакль «Теорема», едва наберется 1000 слов.

Фильм классика итальянского кино вышел на экраны в знаменательный для Европы мятежный 1968 год. И надо же какое совпадение, Гжегож Яжина как раз в тот год и родился. А спектакль родился в театре «ТР Варшава» аккурат сорок лет спустя, ознаменовав двойной юбилей. На первый взгляд польская версия полностью сохраняет сюжетную канву. Однако едва заметная перестановка акцентов по существу меняет авторскую точку зрения. Там, где у Пазолини были яростные ответы, с вызовом брошенные в лицо буржуазному обществу, у Яжины вопросы и многоточия.

...В доме богатого миланца, где жизнь течет однообразно благопристойно, появляется незнакомец, переворачивающий все с ног на голову. Змий-искуситель с пронзительными голубыми глазами совращает всех членов добропорядочного семейства. Отец в конце концов отдает свою фабрику рабочим, мать нанимает молодых любовников, дочь теряет невинность, а художник, проснувшийся в сыне, неутомимо рисует портреты неожиданно исчезнувшего пришельца. Режиссер-левак так объясняет, почему оставляет своих героев на руинах: «Представитель буржуазии, что бы он ни делал, всегда неправ... каким бы искренним, глубоким и благородным это ни было».

Яжина обрамляет сюжет двумя телевизионными заставками. Первая происходит в прямом эфире. Ведущий, он же переводчик, появляется из зрительного зала, и вопросы поначалу задают как бы зрители, обращаясь к главному герою Паоло, успешному и уверенному. Он не захотел ответить только на один — верит ли в Бога. После чего и закрутился двухчасовой сюжет. Звучащее по-русски слово «вопрос», на польском — «пытание», для нашего уха теряет нейтральность. Потом в завершающей телехронике, когда оно настойчиво повторяется, ты очень остро слышишь корневое «пытка», или «испытание», через которое уже по Яжине проходит все семейство Паоло. Ведь для польского режиссера коммунизм вовсе не прекрасная радужная альтернатива погрязшему в грехах буржуазному обществу, а весьма печальное прошлое. Прошлое, на смену которому пришло... то, что пришло. В теореме Яжины условие и заключение поменялись местами. Уверенность героя сменяется полной растерянностью, и он уже не отвечает ни на одно «допытання».

Добавим только, что этот умный и, как всякая притча, назидательный спектакль завораживающе красив, безупречен по стилю и манере исполнения.