Пресса

Символистская "Жизнь человека" Леонида Андреева пленила в начале ХХ века таких разных мастеров, как Мейерхольд и Станиславский с Сулержицким. Когда перечитываешь ее сейчас свежим взором, невольно недоумеваешь: чем так глянулся им этот уловивший дух времени - вся интеллигенция рубежа веков сочувствовала сирым и убогим и искала Бога, - но все же полуграфоманский текст. Видимо, в самой его помпе, выспренности, претенциозности виделось нечто значимое. Это было мелководье, но очень пенистое. Казалось, что оно фиксирует надмирное откровение. Впрочем, Станиславский после выпуска "Жизни человека" начал отчаянно сопротивляться постановке других произведений Леонида Андреева в МХТ. А в одном интервью и вовсе заявил, что лучше совсем закрыть театр, чем ставить Андреева. Этот его совет был услышан не всеми.

Спустя сто лет Борис Мильграм поставил "Жизнь человека" в пермском театре "Театр". Как и в пьесе Андреева (Человек, Жена Человека, Друзья Человека, Враги Человека), в "Театре" Мильграма все пишется с большой буквы - и Режиссура, и Сценография (ее сочинил Теодор Тэжик), и Музыка (ее специально для спектакля написал знаменитый джазист Владимир Чекасин), и особенно слово "Бюджет". Спектакль сделан масштабно, с размахом. Как говорил кузнец Вакула: "Тут одного железа рублей на пятьдесят пошло!"

Чего тут только нет. И женщины, словно забредшие в спектакль из музыкального ревю, и гротескные персонажи в фижмах и фраках, и какие-то горловые бурятские напевы (или мне это только слышится?), и даже эдакое еврейское "ой-вей", исполняемое отчего-то людьми в туниках. И огромная кукла, похожая на некое хтоническое божество, извергающее из себя жизнь и поглощающее ее. И цирковые кульбиты. И чудеса грима - они явлены нам во втором акте, когда Человек и Жена Человека состарятся на наших глазах. В общем, много всякой всячины и дива дивного.

Нельзя сказать, что в этой избыточности всегда отсутствуют выдумка и чувство юмора. Одна сцена - вообще чудесная. Но поразительным образом именно в этой сцене не звучит музыка Чекасина и оказывается почти не задействована многосоставная декорация Тэжика. На подмостках остается одна актриса - Ирина Максимкина, играющая Жену Человека, и уже первая же произнесенная ею фраза заставляет тех, кто, усыпленный театральными аттракционами, уснул, проснуться, а тех, кто не спал, улыбнуться. Она смотрит в зал и безыскусно говорит: "Люди, дайте денег!" И как-то веришь, что деньги ей действительно нужны. Разбавляя текст Андреева милой отсебятиной ("Оперу вы уже видели, сейчас будет видеоарт") и разливая публике молоко, Ирина Максимкина и Дмитрий Захаров (Человек) устраивают небольшой, но славный перформанс. Один зритель так растрогался, что даже дал им два банана.

Эта случившаяся в самом конце первого акта сцена родила надежду, что во втором акте будет развито то, что вроде бы уже наметилось, - Человек и его Жена окажутся единственными живыми людьми посреди ходячих абстракций эпохи символизма. Ничуть не бывало. После антракта аттракционная круговерть продолжилась с утроенной силой, а главные герои оказались всего лишь ее частью. "Стилизуй меня, Мейерхольд!" - восклицал в начале прошлого века корифей Александринского театра Константин Варламов. Борис Мильграм решил стилизовать и формализовать всех героев сразу.



Самое интересное во всей этой истории, что экс-министр культуры является для пермяков не только представителем власти предержащей, но и представителем "современного искусства" во власти. Даже более того - его оплотом. Он действительно сделал все возможное для того, чтобы слова "акционизм" и "инсталляция" прочно вошли в лексикон каждого простого пермяка. За современное искусство вообще (и в Перми в частности) я не скажу - эта серьезная и для многих очень болезненная тема требует отдельного разговора. Но интересно было увидеть, как выглядит современный театр в исполнении продвинутого (пишу это слово безо всякой иронии) вице-премьера. Увы, в понимании Мильграма - равно как и большей части наших постановщиков - быть современным означает следовать в фарватере театральных поисков столетней давности. На большее их воображения не хватает.

Идея поставить героев хрестоматийного текста на ходули или на коньки все еще кажется российским режиссерам вызовом театральной традиции. Но если в начале ХХ века эксперименты со светом, звуком, цветом, светом, куклами, театром теней, песнями, танцами, этнографией, дзанни и проч. действительно был новаторством, то для человека, знакомого с поисками западного театра ХХI века, они кажутся какой-то детской театральной забавой. От современного искусства эту забаву отделяют целая пропасть в пространстве и, как было сказано выше, целое столетие во времени.