Пресса

Город-загс

Горько!» Марата Гацалова и Веры Поповой на фестивале «Новая пьеса»
Прокопьевский драматический Театр им. Ленинского комсомола.

Спектакль «Горько!» сделан в жанре «городского вербатима», уже опробованного не на одном населенном пункте. На память приходят «Так-то да» Максима Курочкина, Александры Денисовой и Любови Мульменко в режиссуре Бориса Павловича или питерский «Адин» Ольги Стрижак и Константина Федорова, режиссером которого был Алексей Забегин. Еще некоторое время назад «вербатим» можно было назвать московским театральным жанром, а теперь уже везде, от Сахалина до Питера, появляются документальные спектакли о городе, деревне, поселке, вернее, об их обычных и, тем не менее, таких неповторимых как в языковом, так и в человеческом плане жителях.

Путешествуя по России, жанр вербатим, на мой взгляд, претерпевает изменения: становится театральнее, строже по форме, первое его условие — документальность — начинает пониматься гораздо шире. И это дает интересные художественные результаты. Драматургическая основа прокопьевского «Горько!» возникала по уже ставшей классической схеме: три приезжих драматурга (Л. Мульменко, С. Денисова, А. Стадников) и актеры театра пошли с диктофонами по знакомым и незнакомым жителям города, а из того, что они записали, режиссеры Марат Гацалов и Вера Попова сделали сценическую композицию.

Лейт-темой спектакля о городе авторы сделали бракосочетание. О чем бы ни рассказывали, какими историями ни делились герои, они все (и старики, и молодежь) или женихи, или невесты, или гости на этом празднике жизни. Свадьба — сверхсюжет спектакля о городе, и это не удивительно. Регистрируя свои отношения, признаваясь в любви или даже просто рассказывая о трех несчастливых браках, случившихся в небольшом шахтерском Прокопьевске, они признаются в любви и городу тоже, рассказывают о сложных отношениях не только с людьми, но и с местом проживания. И все равно делают свой выбор в пользу Прокопьевска. То, что было заглавной темой в спектакле Бориса Павловича «Я (не) уеду из Кирова», возникает в «Горько!» исподволь, как бы по касательной. Люди оформляют свои отношения друг с другом и с городом, не вопрошая громко: «Быть или не быть?», — наоборот, зачастую сами не могут вспомнить, как так вышло, что поженились, остались…



Пространство большой сцены ЦИМа, где проходил спектакль, — почти пустое, только у задней стены горы из шин разной высоты и несколько ржавых баков (художник Алексей Лобанов). Действие построено так, что большую часть времени вся труппа находится на сцене, представляя разнообразных прокопьевских жителей, однако по ходу спектакля, пользуясь только средствами театра, нам дают крупный план то одного, то другого из них. Спектакль начинается с монолога уборщицы (Татьяна Федоренко). Она стоит по центру ЦИМовского пространства и с помощью поднятой вверх швабры без ворса пытается рассказать про какие-то потолки. Их делали сначала высокими (она стоит на носочках и тычет шваброй далеко вверх), а потом навесными, и потолок становился все ниже и ниже (она опускает швабру так, что щетка оказывается как раз над головой). «Как жить с такими потолками?», — вопрошает она. Такая вот незатейливая драма маленького города: низкие потолки — высоко не прыгнешь. Но, тем не менее, упрямая уборщица, то и дело вставая на носки и держа ручку швабры за самый кончик, тычет в бесконечное пространство над головой. Невольно появляется ироничная мысль: «Здесь, в Москве, в ЦИМе потолка как будто нет», — впрочем, конечно же, не в этом дело. А дело в том, что надо уметь видеть «четвертое измерение», о котором начинает говорить вслед за уборщицей помешанный на мистике и чертях прокопьевский житель. Уже по двум этим персонажам видно: спектакль смонтирован так, что над высказыванием собственно героев спектакля всегда есть высказывание режиссерское, проявленное в монтаже историй и в том контексте, в который он эти истории помещает.

Попова и Гацалов все время мешают своим актерам срастись-слиться с персонажами (а они определенно способны это сделать). Реальные прокопьевские люди возникают в спектакле множеством разных способов. То свидетельница одной из многочисленных свадеб, усевшись в парадном платье на ржавый бак, рассказывает историю от имени парня, который прочесал весь район в поисках любимой девушки. Монолог другого неудачливого влюбленного актер читает по бумажке. История актрисы, которая стала работать социальным психологом в милиции, потому что её театр закрыли, вообще звучит в темноте, откуда-то из-под колосников. Часто актеры рассказывают одни истории, а играют другие.

Спектакль выходит сложнее, полифоничнее обычного вербатима, хотя и страдает от некоторых недостатков, свойственных этому жанру. Даже когда художественные приемы и темы исчерпаны, живым человеческим историям все нет и нет конца. Однако понятно, что изъять их не поднимается даже очень твердая режиссерская рука.