Пресса

«Три сестры»: болевой синдром

Небольшой драматический театр расправился с чеховскими сестрами.



Лев Эренбург сделала невозможное — реанимировал один из самых замыленных текстов русской театральной сцены. Врачебное прошлое режиссера снова дало знать о себе — иногда только операцией можно поднять на ноги безнадежно больного. В радикальной версии чеховской пьесы нашлось место жесткому натурализму, бескомпромиссному гротеску и вместе с тем ярко выраженной нежности ко всем героям без исключения.

Спектакль получился современным. Эренбург тонко чувствует тенденцию времени — расставляет повсюду его знаки. Все вокруг безразличны к чужим радостям и печалям. Сколько бы Ольга не старалась привлечь к себе внимание истериками и выпивкой, ее все равно никто не будет замечать. Как бы не желала «работать в поте лица» хромая Ирина из-за своей ущербности сделать ей это невозможно (и все ее мечтания о Москве также тщетны). Что бы не делала Наташа, чтобы выстроить мещанский быт, она будет натыкаться на брезгливое недоумение «интеллигентов» (Ольга будет отмахиваться от нее бюстиком Пушкина). Перевод психологических характеристик в плоскость физиологии — оправданный и сильный прием.
Одна из самых спорных и самых ярких метафор спектакля — помогая жене сцеживать молоко, Андрей отсасывает его, а затем сплевывает в бокал для вина. Бьет под дых симетричнвая сцена — на этот раз сплевывает Ирина, но уже землей (перед поцелуем Тузенбаха Ирина сажала цветок и размазала грязь по лицу «жениха»).

В спектакле нет места такту и жалости. Все, как в жизни. Эренбург переселил чеховских героев в лишенную всяческих ностальгических наслоений реальность. Даже дом сестер — вовсе не «мечта поэта». На сцене выстроены декорации, напоминающие казарму. По центру длинный вечно неубранный стол, по стенам развешаны крючки для пальто.

Множество гротескных подробностей делают постановку не только честной, но и трагически смешной. Любой чеховский намек приобретает здесь лаконичную форму. Хочет Ирина узнать «вкус жизни», она дает младенцу Наташи прокусить себе сосок. Соленый, получив отказ от Ирины, сам себе вырывает нарывающий зуб и отхаркивает кровью. Андрею изменяет жена, и он ходит в шляпе с прилипшими к ней ветками, напоминающими рога. При всем этом Эренбург явно сострадает чеховским героям. Не насмешничает, не обличает, не сюсюкает. Финальное безмолвное горе, в котором застывают все герои, — четкий ответ Эренбурга на вопрос, что ждет каждого из них, а заодно и нас с вами. Да, страдание и смерть. Но если уметь смеяться над этим — во всем этом будет смысл. Потому что горе есть оборотная сторона радости.