Пресса

Отмороженная литургия: в Театре наций показали спектакль «Лед» Константина Богомолова

Фонд Михаила Прохорова отметил свой десятилетний юбилей московской премьерой постановки романа Владимира Сорокина, осуществленной режиссером Константином Богомоловым на главной драматической сцене Польши — Театре Народовы.

Вышедший в 2002 году и быстро ставший бестселлером, «Лед» Владимира Сорокина повествует об избранной касте «людей света», способных «говорить сердцем». Бог весть, что имел в виду писатель, когда придумывал страшную сказку об отрешенных от земных забот существах с молотами из магического льда, фанатично разыскивающих себе подобных и без жалости пускающих в расход тысячи людей — бесполезных, на их взгляд, «мясных машин». Кто-то увидит здесь предостережение от неофашизма, кто-то — памфлет в адрес советской и постсоветской политической элиты. Иные сочтут книгу лишь смелым стилевым упражнением, благо Сорокин однажды обмолвился, что его романы не более чем «буквы на бумаге».

Читая Сорокина

Режиссер Богомолов отнесся к сорокинским буквам с пиететом, избрав необычный формат спектакля — литературное чтение. От автора нашумевшего мхатовского «Идеального мужа» ждали развязного политического кабаре. Ожидания опрокинуты. На сцене, заставленной креслами-кроватями (художник — Лариса Ломакина), словно в полудреме, сидят, лежат, вяловато прохаживаются одиннадцать актеров в обыденной одежде. Реплики подаются нейтрально: актеры не перевоплощаются в персонажей, но и как будто робеют принять уверенную позу всезнающих рассказчиков. На сцене потерялись меж сном и явью непримечательные, маленькие люди, не осознающие своего жизненного сюжета и вместе со зрителями внимательно читающие с экрана обильные ремарки. Они меняются ролями, ставят себя в сорокинские ситуации соитий, изнасилований и наркотических оргий, но в отсутствие высшего смысла их существование скучно, словно смертный сон. Неслучайно режиссер дополняет декорацию торжественно вынесенным на сцену гробом, а канву романа — строками 76-го ветхозаветного псалма, пессимистичнейшего из иудеохристианских текстов. Энигму сорокинского «Льда» Богомолов превращает в подобие священной книги, получая возможность высказаться о религии.

Чужое спасение

Внятность этот месседж приобретает, когда на сцену поднимается двенадцатая и главная актриса спектакля Данута Стэнка в роли сестры Храм. Мемуары русской крестьянки, обращенной в сестру света фашистами, а продолжающей миссию под прикрытием советского МГБ, Стэнка начинает читать залу с трогательной самоотдачей, словно фольклорную заплачку. Но по мере продвижения ее героини по оккультной и номенклатурной лестницам голос приобретает сталь. Исчезает забитая крестьянская девочка, появляется холеная хозяйка жизни, с брезгливой гримасой повествующая о подвигах на ниве истребления «мясных машин». Когда Храм после ареста ее покровителя Берии приходит время самой попасть под маховик репрессий, ей, словно мессии, выпадают «крестные муки»: экран на арьерсцене поднимается и обнажает пыточные камеры.

Стэнка играет высокую трагедию, ее ледяная истерика пробирает до печенок, на ее — в высшем смысле слова — страсти трудно смотреть равнодушно. Вот только режиссер каким-то чудным образом умудряется поставить между актрисой и публикой невидимую преграду, предотвращающую катарсис. Выйдя невредимой из лубянского ада, Храм одаривает публику высокомерной ухмылкой и покидает сцену, оставив зрителей — «мясных машин» — дочитать финал романа в титрах.

А режиссер заканчивает свой антирелигиозный спектакль, заставляя публику на собственной шкуре прочувствовать, что сакральное — всегда не о твоем, а о чужом спасении. Как это скучно ни прозвучит, но из гроба каждому придется выбираться самостоятельно.